90 лет назад писатель удостоился высшей литературной награды. Он слишком рано показал Западу новую Россию
Писатель, книжный обозреватель
Как часто вы думаете о Нобелевской премии?
Наверное, раз в никогда.
Как часто Нобелевская премия думает о вас? Вопрос с подвохом. Но представьте: вот вам вручили Нобеля по литературе — церемония завтра, и вы с друзьями решили это дело как следует отметить (в пятницу такое нафантазировать значительно проще). И вот наступило утро. Как себя чувствуете? 90 лет назад, менее чем за сутки до вручения Нобелевской премии по литературе с формулировкой «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы», Иван Бунин чувствовал себя паршиво. Даже зафиксировал это в мемуарах:
«Я опять вчера лег в три часа ночи и теперь, одеваясь, чувствую себя очень зыбко. Но кофе горячо и крепко, день наступает ясный, морозный, мысль о необычайной церемонии, которая ждёт меня ныне вечером, возбуждает...»
Тот день возбуждал не только Бунина, но и всю молодую советскую Россию: первый русский писатель, получивший Нобеля! Эмигрант! Русский в Париже! Неслыханно! Годы идут, ничего не меняется — на многочисленные статуэтки фильма «Паразиты» в Оскаре-2020 неравнодушное сообщество в этих ваших интернетах реагировало примерно так же. Только говорили о другой стране. И конфузов было меньше. Факт чуть ли не из школьной программы: с Буниным вышел казус, который педанты-организаторы попытались быстренько решить. Вопрос стоял такой: а чей, собственно, флаг поднимать на церемонии? Российской Империи больше не существует; поднять флаг СССР — значит подписать себе приговор; Франция тоже не подходит, Бунин не её гражданин. Выкрутились-таки— обошлись шведским. Однако ж весьма интересные исторические параллели.
Флаги поднимают до сих пор — в школах по понедельникам, например (представьте здесь красивую монтажную киносклейку). А вот про Нобеля как-то особо и не помнят. Попробуйте спросить у прохожих (или даже друзей), кто из писателей XX века получал премию. Вспоминают одного-двух. Может, Бунина. Наверное, Маркеса. На худой конец — Солженицына. А если говорить про XXI век — внимание, смертельный номер! — то помнить будут разве только свеженького лауреата. И то, пока поток новостей агрессивно о нём напоминает. Юн Фоссе — и тот уже не на слуху.
Внимание, вопрос: так что тогда Нобелевка даёт автору, кроме статуса (может, и мнимого, это поле дискуссий) и пары красивых слов в учебниках литературы (если повезет туда попасть)? Творчество не факт, что увековечит (говорит вам что-нибудь имя Октавия Паса?), денег на банковском счёте сильно не прибавит. Тот же Бунин не купался в бассейне из золотых монет, как диснеевский старина Скрудж, и не пил шампанское с обнаженными французскими красавицами до последнего вздоха. Под конец жизни денежный приз кончился. Пришлось жить практически в нищете.
А Луизу Глюк, номинантку 2020 года, Нобелевка не спасла от рака — её не стало в октябре 2023-го. Да, издательства успели покрутить её переведенные тексты в медиа; да, спохватились и даже издали что-то новенькое на русском. Но вспомним ли мы её имя лет двадцать спустя? Какой-то нехороший голос над ухом подсказывает: навряд ли. Может, это шепчет сам Бунин. Он ведь знает, что Нобелевская премия — не о том. Это не деньги, не слава и даже не гарант качества (рано кидаться помидорами — вспомните, скольким мастеровитым писателям её не вручили).
Нобелевка — признание.
Не в любви аудитории, критиков или фантомного комитета экспертов. Признание с формулировкой: «Вы, господин автор, опередили своё время», или даже: «Вы, господин автор, родились не в то время». Точнее нет, вот так: «Вы, господин автор, раньше времени сказали что-то важное, дали посмотреть на мир — любую его часть, страну, — со стороны. Мы поймем, но позже». Так, по крайней мере, было с той, старой Нобелевкой. Вступать в полемику о новой — все равно что спорить о Евровидении, Оскаре и Олимпийских Играх XXI века. Много шума из ничего.
А что же Бунин? Как же он опередил своё время? На кого дал посмотреть со стороны?
Удивитесь.
Все дело не в красивых, длинных, поэтических предложениях: не в пышных экзотических образах «южного», раннего периода творчества, и не в пугающе-проницательных картинах неминуемо уходящего прошлого из «северного», позднего периода. Можно бесконечно говорить о мрачной любви «Темных аллей», о мистических пророческих аккордах «Господина из Сан-Франциско» или о ностальгическом запахе прошлого «Антоновских яблок». Да, Бунин мастеровит в языке, символах, сюжетах, намеках. Глупо спорить. Но время он опережает в другом.
Он слишком рано показывает Западу новую Россию.
Россию, которая в очередной раз перешагнула роковой порог истории. Россию старую, придерживающуюся классической традиции — культурной, литературной, — и новую, готовую ломать, кромсать, экспериментировать. Россию с этаким растроением личности — не понимающую, куда куда тянуть воз истории, на кого полагаться — на лебедя, рака или щуку. Россию Западу Бунин открывает постепенно. Прежде всего, что неудивительно, французам — он все ещё их любимый русский писатель. Потом — всем остальным.
Современные немецкие исследователи (Хольгер Гембе, например) называют его «надежным проводником в сокровищницу русской культуры» — и для себя, и для многих других европейцев. Следующим в этом ряду нобелевских «открывателей», бесстрашных Марко Поло, опережающих события, станет Пастернак, который покажет метафизическую сторону России, её, если угодно, подсознание: его герои будут бороться с идеями и эпохами, и, словно набоковские герои, будут разбирать себя по кусочкам, «снимать бедра, снимать ноги, снимать и бросать руки», как говорилось в «Приглашении на казнь». Бунин — Россия на пороге экспериментов, Пастернак — Россия, начавшая эксперименты сама над собой. Замыкает эту триаду Солженицын — он вновь откроет Россию Западу. Уже совсем другую: страну спрятанных под полой ужасов и строгих советских нравов, под которыми, как под налётом вековечной ржавчины, все ещё теплится милосердие, православие и столь часто портящее планы, но неотъемлемое русское «авось».
Греки часто изображали богиню Гекату с тремя ликами. Бунин, Пастернак и Солженицын на их место встают как влитые. Старая богиня не будет против, даже если прибавить к ней Бродского и Шолохова. И Набокова, который в этот ряд отлично бы вписался — и семь раз был номинирован, но премию так и не получил.
Подождите, рано обвинять в узости взглядов! Не нужно замыкаться на России. Любой литературный нобелевский лауреат обнажил душу своей страны, своего маленького мира: сделал это доступно для всех остальных и несколько раньше времени. Маркес вывернул наизнанку Латинскую Америку, Голдинг — Англию XX века, Орхан Памук — нынешнюю Турцию, Исигуро — современную химеру Востока и Запада, а Абдулразак Гурна — Африку прошлого и настоящего. Вопрос один — что дальше?
Вернее — кто дальше?
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.
