Алибек Омирбекулы: Меня нельзя приглашать на чай

В этом году он поставил с независимым проектом “Зулейху” и, наконец позволив себя поуговаривать, подписал контракт с театром им. Ауэзова. На самой академической сцене страны с агашками-мэтрами будет ставить “Сирано де Бержерака” в казахской интерпретации по собственной методологии. С актёрами Алибек не носится, не дрожит над их хрупкой нервной системой и с лёгкой гордостью говорит, что уже считается самым жестоким режиссёром в Казахстане.

- Вы, конечно, с детства мечтали о театре…

- Никогда не было такого! Я из интеллигентной семьи: мой папа был композитором, мама — поэтесса, младший брат стал оперным певцом. Я же поступил в медицинский колледж, но за него надо было платить, а у нас в то время были финансовые проблемы. Поэтому я после первого курса бросил учебу и выбрал колледж культуры, где можно было учиться бесплатно, да ещё и получать стипендию. Правда, и оттуда меня пытались отчислить, потому что я создал свой театр и всю злость, все свои мысли вкладывал туда.

После колледжа была учеба в Жургеновке, Гран-при на фестивале в Москве с моим студенческим театром и приглашение поступать в ГИТИС на режиссёрский курс к Дмитрию КРЫМОВУ и Евгению КАМЕНЬКОВИЧУ. Благодаря такому приглашению мне потом очень долго было неудобно перед сокурс­никами. Оказывается, на режиссёрский факультет поступить невероятно сложно, многие пробуют это сделать годами, только приёмные испытания длятся шесть месяцев. А я благодаря личному приглашению руководителя приехал сразу на заключительную часть, на собеседование, которое успешно прошел.

- Если вы такой крутой, почему не работаете в Америке или Европе?

- В Нью-Йорк меня звали, но я сам не захотел ехать, потому что в Америке нет театра. По крайней мере, в том понимании, к которому я привык. Звали остаться и в России, но на тот момент была сложная политическая обстановка, и многие предложения делались, чтобы вытеснить наших же педагогов. Это было бы неэтично. И тогда я вернулся в Казахстан. Здесь много работы, здесь интересно делать настоящий театр, и все величайшие театральные режиссёры становились знаменитыми не где-то там, а в своей стране...

- ...из которой вы бежали после своего дебюта. Что можно такого поставить в государственном театре в наше время?

- Да, это интересная история. В 2021 году я дебютировал со спектаклем QORAZ по пьесе Фридриха Дюрренматта “Ромул Великий” на сцене Шымкентского городского академического казахского драматического театра имени Жумата Шанина. Это была антиутопия про давние времена, но, как и все у меня, она очень хорошо пересекалась с настоящим.

Мы уже сыграли премьеру, на второй спектакль приехало много гостей из других городов, зрители уже сидели в зале, когда раздался звонок из Министерства культуры и прозвучало распоряжение под любым предлогом отменить спектакль. В противном случае занятым в нём актёрам грозило увольнение. Зрители не поверили в выдуманную болезнь исполнителей. Народ возмущался, крайним оказался я.

В итоге я просто бежал на машине в Москву через Кыргызстан. А через несколько месяцев произошел Кантар, власть сменилась, и я оказался не бунтарем, а провидцем. После этого был “Дон Кихот” в Астане, который получил приз за сценографию и тоже имел колоссальный успех.

Словом, меня стали всюду звать и каждый следующий спектакль становился поводом для разговоров, его смотрели коллеги, я даже знаю случаи, когда продавали пиратские видео с моих спектаклей. В числе прочих работ были опера “Кыз Жибек” в Астане и шестичасовой триптих в Туркестане.

- Насколько велика доля везения в таком резком взлёте?

- Я не назвал бы это везением, скорее владение профессией и хорошие педагоги, одни из лучших в мире. Когда учишься у нужных людей, то приобретаешь профессию, а не амбиции. Например, я не очень понимаю театры, которые видят смелость в том, чтобы актёры разделись перед зрителем или использовали нецензурную лексику. Дело в том, что мир давно уже эти поиски переварил и насытился ими. Все, что сейчас я вижу из разряда экспериментов в Казахстане в целом и в Алматы в частности, было в новинку лет 15-20 назад, признанные театральные страны прошли это детское баловство. И сейчас оно вызывает у меня недоумение, потому что так называемый поиск сводится к небольшому хулиганству.

- А что тогда настоящий театр?

- Живой настоящий театр — это тот, с которым ты можешь быть не согласен, но он трогает, не оставляет равнодушным. Мне нравятся слова Брехта, который говорит, что если конфликт возле магазина интереснее, чем театр, или разговоры в курилке больше захватывают, чем происходящее на сцене, то зачем тогда нужен такой театр? Я не уверен, что мат или раздевание — это сигнал о смелости, скорее отсутствие знаний, ремесла, люди просто хамят. Или когда зритель после спектакля думает, что он, может быть, недостаточно умен, чтобы понять, что же ему пытались сказать. Это главная проблема театра, умнее зрителя быть невозможно, потому что он смотрит кишками, нутром. Как раз сложность в том, чтобы делать все просто и понятно.

- Спектакль удался, если…

- Если это красиво, смешно и… больно.

- Объясните, что значит “Сирано де Бержерак” по-казахски?

- Мне кажется, мы после выхода из Советского Союза потерялись. Мы не знаем сейчас, кому доверять. Герой ощущает, что его дурят, что везде не говорят правды. Это, кстати, общемировая проблема нашего времени, когда везде идёт дезинформация, ты не понимаешь, что стоит за теми или другими событиями — от экономики до войн. Вот об этом будет мой спектакль, а не про большой нос.

Я вообще предпочитаю мировую классику. У меня есть целый список пьес, которые планирую поставить, даже позволяю себе делать пасхалки, отсылки к будущим или прошлым спектаклям. Ещё я придумал свою собственную методологию, свою школу казахского театра, по которой и веду актёров. Это анализ исходя из логики казахского человека. У меня и собственный способ репетирования. Многие уходят, не выдерживают его.

- Ауэзовский театр — это же наше все, пафос и сплошные звезды. Не сложно с ними работать?

- Как раз старшее поколение более выносливое, лучше знает ремесло. А вообще, я не смотрю на звёздность, мне на это глубоко наплевать, мне погоны ни о чём не говорят. Такой позицией я и популярен. Я люблю людей только за умение что-то делать, других причин для любви нет. А так я считаюсь самым сложным и жестоким режиссёром в Казахстане. Мне нельзя дарить подарки, приглашать на чай, все это лишнее в работе.

- Что может театр в наше время торжества быстрых медиа?

- На самом деле театр, как и любое другое искусство, это оружие, потому что он меняет тебя подсознательно. Ты уже не один, ты уже не такой, каким был. Главное, найти своё искусство, которое знает дорогу к твоей душе. По крайней мере, я так думаю на данный момент развития. Бывает такое: поговоришь с человеком — и вроде живется лучше, хотя ничего не изменилось. Вот так и с театром, такое он должен давать ощущение.

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, Алматы